Сказки старого Вильнюса III - Макс Фрай

Эспрессо оказался горьким, как осадок, оставшийся от давешних сновидений. Разбавил его сливками, белыми, как снег, который, наверное, будет идти в будущем декабре, когда я… нет, конечно, не я, когда человек, которым я был в самом первом сне про синий автобус Марию, узнает наконец чей нежный пепельный шепот прорвался к нему сквозь время.

Так, стоп. Будь любезен, выброси эту чушь из головы. Ну или ладно, не выбрасывай, только, умоляю тебя, не придавай ей такое значение. Не драматизируй. А то еще решишь, чего доброго, что у столешницы, на которой лежит сейчас твоя ладонь, привкус ванили. Ах, уже решил? Ну вот, а я о чем.

Подумал: «Надо все же зайти к Агате. Пожалуй, она – единственный человек в мире, которому я могу рассказать этот невероятный утренний сон. И даже в каком-то смысле должен. Если бы меня разыскивала полиция – пусть даже только в чужом сновидении – я бы предпочел об этом знать. Просто чтобы быть наготове, когда эта самая полиция до меня доберется. В смысле начнет сниться не посторонним людям, а непосредственно мне.

От таких размышлений почти развеселился. Добился, стало быть, своего. А что касается горечи, которая никуда не делась – так она всегда тебе нравилась. Иначе зачем бы пил несколько раз на дню приготовленный равнодушной машиной эспрессо без сахара и молока.

Идти было недалеко, максимум четверть часа. И даже заранее приготовленная карта городского центра не понадобилась, после вчерашней прогулки все улицы казались знакомыми, поэтому ни разу не сбился с пути, сам не заметил, как добрался до Диснос, прошел мимо магазина с холстами и красками, а вот и…

Чуть не умер на месте. Но при этом совершенно не удивился, когда понял, что перед ним фальшивка, декоративная имитация двери, наверняка скрывающая давным-давно заделанный запасной вход в магазин «Meno Mūza», который занимал теперь весь первый этаж дома, даже заходить не нужно, чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть в окна и увидеть с одной стороны почти бесконечные стеллажи с бумагой и картоном, а с другой – стройные ряды банок с акрилом и гуашью, тюбики масла, коробки акварели, папки для графики, подрамники и мольберты, но ни одной готовой картины, ни одной кудрявой куклы, ни одного деревянного кота. И, конечно, никакой посуды, да и откуда бы ей здесь взяться, вы что.

Совершенно не удивился, но чувствовал себя, как спящий, на которого вылили ведро ледяной воды. Ясная до звона в ушах голова, вовлеченная при этом не в мыслительный процесс, а в полное, тотальное непонимание происходящего. Не то проснулся, не то в обморок упал, поди разбери.

Подумал: «Странно даже не то, что Агатиной лавки больше нет. Поразительно, что я каким-то образом знал это с самого начала. Может быть, не в момент пробуждения, но когда пил этот чертов горький эспрессо, уже точно знал. А что не желал себя слушать, обычное дело, человеку свойственно игнорировать невыносимую информацию, просто защитное свойство психики, так говорят».

Присел прямо на тротуар, где стоял. Думал: «Такая хорошая была Агата, веселая, кокетливая, совершенно невесомая, болтунья и фантазерка, впору локти кусать, зачем я и правда не женился на тебе прямо вчера, скрывались бы сейчас вместе от полиции города Вильнюса в самых дальних пригородах чужих сновидений, ты бы врала мне напропалую, путаясь в собственных именах, а я бы тебя защищал. Что же ты творишь, а? Что же ты творишь».

«Я просто развлекаюсь», – думала Агата где-то так далеко, что легче назвать это место глупым словом «нигде», чем вообразить, как могут выглядеть его координаты. Или просто у него в голове – что, конечно, гораздо вероятней. Но меньше похоже на правду.

«Я развлекаюсь, – думала Агата, – потому что по вторникам мне всегда хочется поиграть. И еще потому, что кто-то должен время от времени перемешивать этот прекрасный мир, булькающий в котле на вечном живом огне. Если любопытные твари вроде меня перестанут лезть в ваш суп своей поварешкой, варево перекипит, сделается слишком густым и тяжелым, липкой, склизкой отравой, и тогда, поверь мне, твои приятели полицейские, большие любители, не разобравшись, лезть в чужую игру, первыми взвоют: «Так это и есть наша жизнь?!» – и будут правы, как никогда».

«Я развлекаюсь, – думала Агата, – но не только ради себя. По вторникам я играю в высшую справедливость, отнимаю сокровища у богатых, раздаю бедным. Это, в конце концов, просто нечестно: одним достаются все чудеса Вселенной, а другим – ничего, кроме бесконечной вереницы собственных отражений в тусклых от будничной копоти зеркалах. Ты мне сразу понравился, другая бы на моем месте влюбилась, а я сделала много больше: не раздумывая, отдала тебе самый сладкий краденый сон, последний из моей коллекции веселой весенней добычи, почти всерьез собиралась оставить его себе, но – ладно, пусть будет твоим. Что скажешь?»

Почти не слушал Агату – что толку от голосов в голове, ничего путного они не расскажут. Думал мрачно: «Глупо все-таки получилось, в кои-то веки устроил себе внеплановый отпуск, приехал отдохнуть в красивый город Вильнюс и вместо того, чтобы глазеть на достопримечательности, или, скажем, съездить на экскурсию в Тракай, взял да и сошел с ума среди бела дня, сижу теперь посреди улицы как потерянный пьяным бродягой мешок, набитый тряпьем, а ведь мог бы просто дойти до ближайшей кофейни, заказать там порцию горчайшего эспрессо или сладчайшего латте, или даже просто воды, перелить в твою дурацкую заколдованную чашку, дорогая Агата, выпить залпом и сгинуть навек. Туда мне и дорога, отличный план».

Но вместо этого поднялся с тротуара и зашел в магазин для художников. Вежливо спросил:

– Вы говорите по-русски? Или лучше по-английски?

– Лучше по-русски, – твердо, без малейшего акцента сказала темноволосая женщина средних лет. Ее юная напарница смущенно кивнула, соглашаясь.

Сказал:

– На самом деле у меня довольно дурацкий вопрос. Просто не знаю, к кому еще с ним обратиться.

Я купил чашку на улице, где продают сувениры…

– На Пилес, – хором подсказали продавщицы.

– Да, наверное, там. Штука в том, что я, дурак, купил только одну, а теперь понял, что мне нужно больше. Второй день за ними хожу, но того лотка больше нет, а мне уже завтра уезжать. Но когда я покупал, мне сказали – надеюсь, я правильно запомнил! – что это керамика из мастерской Эрны. И я вдруг подумал, может быть вы знаете, как их найти?

Все-таки к вам часто заходят художни…

– Так это Маркуса мастерская, что ли? – оживилась темноволосая.

Ее коллега кивнула и что-то сказала по-литовски.

– У нас, оказывается, есть его визитки, – перевела старшая. – В прошлом году Маркус переехал, переживал, что куча народу будет его искать, оставлял новый адрес везде, где только можно. Обычно мы контакты художников покупателям не раздаем, начальство считает, что это бесплатная реклама, и мы не должны, но Маркусу совершенно невозможно отказать. Сами увидите, если до него доберетесь.

– Обязательно доберусь. Спасибо. Это просто чудо какое-то. Вот мне повезло!

Вышел, зажав в кулаке самодельную визитную карточку, синие буквы на серой бумаге, «Керамическая мастерская Маркуса Эрны», улица, номер дома и даже от руки нарисованная схема, куда сворачивать после того, как войдешь во двор. Сел на лавку, достал карту, сказал себе: «Сейчас разберемся с маршрутом. И я тебя умоляю, сосредоточься на этом, пожалуйста. Не надо тебе больше ни о чем думать. Пусть оно как-нибудь само».

Найти мастерскую оказалось довольно просто: перейти по мосту узкую веселую речку, возле трубящего ангела свернуть налево, потом направо, во двор, а там внимательно посмотреть на визитку и почти уверенно постучаться в ветхую деревянную дверь, услышать, как внутри говорят что-то неразборчивое, скорее всего спрашивают, кто там, или предлагают заходить, в последний момент смутиться: «О боже, о чем я собираюсь с ними разговаривать?» – махнуть рукой, войти.

За дверью было просторное помещение, немного слишком пустое и чистое для керамической мастерской. За длинным столом у окна сидели две девушки и мальчишка-подросток; все трое сосредоточенно раскрашивали глиняные горшки. Из другого угла навстречу поспешно шагнул очень высокий, почти карикатурно тощий человек в холщовом переднике, надетом поверх идеально отглаженного серого костюма. Серыми были и надетые на босу ногу замшевые ботинки, и кудрявые всклокоченные волосы, кое-как собранные на затылке в хвост, и многодневная щетина на загорелом лице, и светлые глаза, уставившиеся на незваного гостя почти сердито и одновременно приветливо, как хочешь, так и понимай.

Спросил по-английски:

– Чем могу быть полезен?

И после секундной паузы добавил уже по-русски: